Дмитрий Бутусов: Я уверен, что диодные лазеры станут частью стоматологического кресла

Компания Biolase — это производитель, за счет которого рынок дентального лазерного оборудования уже многие годы идет вперед. На новинки американской компании смотрят как на будущее, которое приходит в момент презентации очередного продукта. На этот раз мы хотели бы познакомить вас с главным инженером-разработчиком компании Biolase Дмитрием Бутусовым и поговорить о развитии и проблемах лазерной стоматологии.

— Первый вопрос касается, конечно же, нового диодного лазера Epic — потому что, как известно, влияние любой разработки вашей компании на рынок дентальных лазеров огромное.
— В любом новом приборе, когда я его задумываю, всегда должно быть несколько очевидных главных преимуществ.

Первое, что я могу сказать об Epic — он простой в управлении. Он мощный — 10 Ватт, у него есть все, что должно быть у хорошего диодного лазера. Но есть и эта крайне важная особенность: работая с этим лазером, не надо думать, потому что он имеет интуитивно понятный интерфейс. У нас было очень много лазеров. И основное, к чему мы стремились при разработке – лазер должен быть удобным для пользователей.

Второе, что мы сделали на Epic, — это укороченный импульс. Мы проводили эксперименты и поняли, что чем короче импульс, тем ниже температура тканей при воздействии луча. Идея такая, что если температура ниже, то пациенту должно быть еще менее больно, и еще большее количество процедур можно будет делать без анестезии. Для Epic мы сделали импульс длительностью 10 микросекунд, то есть еще в 5 раз короче, чем было на Ezlase. Вопрос: как это продавать? Начнешь рекламировать, разъяснять — и все это мгновенно копируют.

— Наверно, это вообще одна из ключевых проблем для такого производителя, как Biolase.
— Нужно все время быть на шаг, на два шага впереди, чтобы, когда повторили, у нас уже было что-то новое, они снова повторили, а у нас сновачто-то новое. То есть Biolase —  законодатель мод в области лазерной стоматологии.
Потому что, например, когда мы сделали первый Waterlase MD, мы добавили длинный импульс — у пользователя появилась возможность выбирать длину импульса. И сейчас я смотрю на него и удивляюсь, насколько это было действительно правильное решение. На рынке сегодня абсолютно все лазеры кроме одного имеют, как минимум, две длины импульса. К этому мы пришли своим умом, до этого никто ничего подобного не делал, мы запатентовали это в Америке, и сейчас получаем патент в Европе.

— А какой у Biolase ключевой патент?

— Основной патент у нас — и в Америке, и в Европе – это использование лазера с водой для резки биологических тканей. До этого все резали без воды. Потому что вода же, вроде как бы охлаждает, правильно? А, чтобы сделать разрез, нужно воду, скажем так, вскипятить. Тогда зачем поливать холодной водой ткань, если ты кипятишь?
Получается какая-то глупость. А Biolase подошел к вопросу по-другому — и получилось. Есть еще одна компания, у которой в Европе есть патент на резку зуба с как минимум двухсотмикронной пленкой воды на поверхности. Все же остальные производители платят за лицензию нам. Также как и в случае с длиной волны, где у нас тоже есть патенты.

— А есть какие-то стоматологические процедуры, в которых лазер может в будущем вытеснить другие инструменты или уже близок к той

точке, когда он будет незаменим?
— Я вам честно скажу, что диоды для меня в этом смысле — вопрос уже решенный. Я считаю, что диодные лазеры совершенно точно станут частью стоматологического кресла и будут использоваться в каждодневной практике. Это только вопрос времени.

— И сколько вы даете времени на этот процесс?
— Если нам будут помогать, то есть, будет конкуренция, тогда, я думаю, года через три, может, через пять лет, лазеры будут на выставках представлены уже не на пяти стендах, как сейчас, а на половине. Так, как сегодня происходит в косметологии. Если вернуться к теме о процедурах, где лазер заменит другие инструменты, то, я думаю, скальпель можем взять как пример. Только мы должны сделать инструмент, который будет выглядеть, как скальпель, блестеть, как скальпель, а внутри будет лазер. Он будет привычным, удобным, при этом все будет прекрасно заживать без крови, потому что там внутри лазер.

— А бормашина?
— Не факт. Бор ведь очень простой и очень удобный инструмент. Мы с детства что-нибудь выпиливаем, вырезаем, сверлим дырки. Кроме того, он дешевый. Поэтому, конечно, вытеснить лазером бормашину, это, конечно, отличная цель, но насколько она реальна?
Если бы у нас была такая сила видения и такой уровень гениальности, как у Стива Джобса, мы бы, конечно, сделали это быстрее. Мы же теперь все привыкли нажимать кнопочки на экране. Но когда я, например, купил первый телефон с touchscreen, я его через год выкинул, потому чтоэто неудобно. Но в новых телефонах столько всего остального нужного, что сейчас я в любом случае ими пользуюсь, хоть и считаю, что кнопки все равно удобнее по определению. И бормашина тоже удобнее по определению, но лазер можетдать огромное количество новых возможностей.

— Лазерная стоматология — явление широкое, развивающееся. Наверное, она скоро  войдет в общую канву стоматологического обучения?
— Если это и случится, то очень нескоро. В Америке обучение есть в двух университетах, и, как и в России, только благодаря людям, которые мчатся впереди всех. Этим всегда занимаются люди, ко торые не просто хотят зарабатывать деньги, обычно это частные случаи.

— А почему процесс идет так медленно? Не прошло еще достаточно времени применения этой технологии?
— Я знаю цифры: переход от обычной турбины на High-speed у стоматологов занял 20 лет. На самом деле, первая причина в том, что мы пока не нашли уникальной процедуры, которую можно было бы проводить только лазером. Вторая причина — в плохом образовании. Взять тот же вопрос боли. Мы начинали с того, что лазер — это не больно, таким был основной наш слоган. А потом появи лись врачи, которые стали говорить: у меня только 70 процентов пациентов не ощущают боли. А у меня только 50 процентов… А я всем всегда колю анестезию, потому что я работаю лазером только потому, что у меня клинический выход лучше. А на самом-то деле, у людей, которые знают, что ониделают, действительно 99 процентов пациентов не ощущают боли. У меня есть знакомый, который работает в одном из университетов, он говорит:
«Я делаю лазером две, две с половиной тысячи операций в год, и анестезию использую 1−2 раза». Это тот уровень, который может быть у всех. Раз у кого-то это получается, это должно получаться увсех. И это проблема образования.— Лазеры ведь еще и дорогой инструмент.
— Проблема даже не в том, что он дорого стоит. Большая наша проблема в том, что мы не можем наглядно показать врачам, что они смогут окупить затраты. Когда вопрос касается денег, люди недоверчивы. Хотя есть миллион примеров. Я знаю одного молодого парня, который связался с нашим учебным клубом, приехал, послушал и сказал своим родителям, что ему нужны деньги. Они говорят: дорогой, у тебя школа не оплачена. На что он ответил, что ему нужны деньги, чтобы он смог платить за школу. Родители заложили дом — и через год он все вернул. На самом деле, человек просто действительно талантливый, умный. Он увидел возможности, уловил суть и реализовал их.
Или, например, ко мне подошел русский парень на выставке в Лос-Анджелесе, жмет мне руку, говорит: Дмитрий, какой классный лазер. Я спрашиваю, а что такое «классный лазер»? Он говорит: вот смотри, мне его в пятницу привезли после обеда, все ушли домой в 5 часов, я полтора часика с ним поработал на удаленных зубах. А в понедельник ко мне пришел пациент, открыл рот, и я ему сделал одиннадцать пломб. И денег с этого пациента мне хватило, чтобы окупить лазер на месяц вперед: и покупку, и обслуживание. И после первого пациента я весь месяц дальше работаю себе в карман. И он абсолютно прав, абсолютно. Именно так и должно быть. Именно так оно и есть на самом деле.

— Можете немного рассказать о том, как организовано производство Biolase? Где оно находится?
— В Америке. Мы как-то перенесли в Китай две сборочные операции. Нашли людей, которые делают очень близкие вещи для стоматологии, слетали туда, все показали, обсудили, протестировали. Полгода все прекрасно шло а, потом: раз — и перестало идти. Мы получаем партию — а насадки не вкручиваются. Оказывается, у них один из инструментов вышел из строя, и они сделали новый. Я говорю, что ж вы нам не сказали, мы все бы прислали с запасом. Один раз такое случилось, второй раз. Мы говорим, ну так же нельзя. Они сказали, что по-другому не умеют.
И тогда мы отозвали все обратно в Америку, нашли людей, которые стали это делать за те же самые деньги, потому что они смогли оптимизировать процесс.

— То есть, сейчас вся сборка происходит в Америке?
— Да. Я всегда думал, что когда мы имеем дело с какими-то сложными этапами сборки, требуются только тонкие пальчики и способность изо дня в день повторять в точности одну и ту же процедуру. Но, как оказалось, это неправда. К сожалению, а, может, и к радости, тяжелые этапы нашего производства очень трудно протоколируются. И даже если написать очень детальную инструкцию, только по ней реально работать будет невозможно — по пяти ключевым процедурам уж наверняка.
Нужно, чтобы у человека было чутье — и не только в голове, но и в пальцах. И чтобы это чутье появилось нужно приложить много усилий, к тому же должно быть еще изначально Богом дано…

— Как на фортепиано играть?
— Да, как на фортепиано — абсолютно точно. К примеру, на последнем этапе нужно настраивать лазеры, чтоб они один за другим шли одинаковые. И если что-то не так, нужно четко совер-шенно понимать, что именно, и что с этим делать. И результат очень зависит от человека, который этим занимается.

— Перейдем к самой интересной части интервью. Расскажите о себе. Мы знаем, что вы из Петербурга. Чем вы занимались в России, до того как уехали?
— Я никогда не был отличником, и когда пришло время решать, куда поступать, я не знал, чего хочу. Я жил в спорте и половину времени не был в Ленинграде, все время были сборы по гребле. И когда пришло время решать, куда поступать, я пошел по пути наименьшего сопротивления и поступил туда, где преподавал папа — он был профессором в Политехе. Я продолжал заниматься спортом до третьего курса, а потом стал попадать в больницы — то перитонит, то подрался и нос сломал. А к тому времени наша команда дошла уже до очень высокого уровня: единственные ребята, которым мы проигрывали, потом были несколько лет подряд чемпионами мира, потом Олимпийских игр. В итоге я принял решение уйти из спорта, и стал уже серьезно заниматься учебой. Вернее, мне просто повезло, что образовали группу, которая обучалась в основном с профессорами из Физико-технического института Академии наук. Это были безумно умные люди, но кроме того, прошедшие определенную школу, у них уже была своя философия. Мне очень нравилось общение, занятия — и я увлекся. В общем, мне во всем повезло: и что случилась драка, и что был аппендицит, потому что иначе спортсменом бы, может, стал, кто его знает.

— Может быть, и вы бы на Олимпиаде блеснули?
— Не знаю. Ну а потом что? У меня дед был легендарный футболист Михаил Бутусов. И он сказал моему папе, что если ты не можешь быть в спорте лучшим, то не занимайся вообще. Плохим инженером и так можно быть или не очень хорошим врачом. А плохим спортсменом быть — гиблое дело, с его точки зрения — такой он был.

— Чем вы сейчас увлекаетесь?
— Я всегда любил воду, то есть я плавал, когда жил в Австрии, занимался виндсерфингом. А когда переехал в Америку, к сожалению, хобби стала работа. У меня на хобби не хватило, наверное, просто жизни, потому что были уже семья, дети — у меня трое парней. Детский спорт стал хобби.

— И самый последний вопрос, вернее даже просьба. Что бы вы пожелали людям,  которые читают наш журнал Unident Today?
— Никогда не думайте, что вы все знаете, даже если что-то знаете хорошо. Это, к сожалению, то, что старит людей. Всегда оставайтесь в сомнении. Если вам о чем-то говорят, а вы уверены, что знаете это, будьте более честными с собой и попробуйте чему-то научиться. Люди делают ошибки, когда им кажется, что они все знают. Это и в  семейных отношениях так, и в работе, и просто в жизни.

Вернуться в раздел